Я его помню ровно столько, сколько себя на этой работе. Малинин потрепан Афганом, алкоголем и своей легочной болячкой. У него есть дочь, но с ней он не живёт: неудобно ходить на рыбалку. Тяга к бродяжничеству у него очень давно. Свою квартиру, где он, впрочем, не прописан, он закрыл на ключ, и с тех пор просит милостыню у многочисленных церквей. Ни разу он не вызвал себе скорую пьяным, ни разу не оскорбил медсестёр. Всегда старался помочь, пока были силы. Сейчас сил у него нет - отнялась рука, атрофировались мышцы. Малинину стыдно будить нас ночью, и, задыхаясь, он бродит до половины шестого утра по коридорам. Мы ругались, говорили: "плохо - буди". Но нет, мы устали за день, а он готов терпеть.
Однажды, утром первого апреля, он зашёл ко мне в сестринскую, щёлкнул кнопкой чайника и уселся на кровать.
- Тинка, вставай! У тебя трое померли!
С бешеными глазами я понеслась по палатам. Но нет, все мои бабули и дедули были живы, пили утренний чай и рассказывали про внуков.
- С первым апреля тебя! - ржал Малинин.
Душа требовала мести. Дежурил мой тогда ещё жених, Лис. Вместе мы сочинили план.
Вечером Лис позвал Малинина в клизменную. Процедуру, мол, надо делать, фиброколоноскопию. А то выпишут врачи, ничего не поделаешь. Малинин попытался возразить, но пошёл. В клизменной Лис уложил его на кушетку, сказал снимать штаны и включил водичку.
- Ты это, поласковее, - просипел Малинин.
- С первым апреля тебя, больной, - торжественно провозгласил Лис.
Малинин, живи долго и будь счастлив, я люблю тебя, бродяга!